Летели низкие облака, и ветер ерошил серую воду залива. Даже рабы, чистившие рыбу на прибрежных камнях, поднимали стриженые головы, щурились в прозрачную даль. Прикладывали ладони к глазам воины на круговых валах и рубленых башнях крепости, возведённой Рáгнаром конунгом. Нет на острове Селунд ни гор, ни скалистых отрогов, ни даже высоких холмов, весь он плоский, точно большая зелёная лепёшка, распростёршаяся посреди моря. Одна надежда – на высокие башни, с которых востроглазые хи́рдманны разглядят либо дым сигнальных костров, либо сами корабли, если ветер прижмёт дым к земле или унесёт в сторону.

Велик и славен город Роскильде, и не так-то просто врагам подойти к нему незамеченными. С тех самых пор, как пророчица Гéвьон обратила быками четверых своих сыновей и, поддев плугом, обрушила в море пласт суши, ставший островом Селунд, – сидят здесь могучие конунги, грозная слава датского племени. Сидят, точно морские орлы в высоком гнезде: то и дело расправляют крылья, срываясь в хищный полёт. И либо возвращаются с добычей и славой, либо не возвращаются вовсе. И Рагнар конунг – славнейший из всех, чьи могильные курганы высятся теперь над заливом. Много сыновей родили конунгу жёны, и десять самых достойных он посадил править богатыми странами, завоёванными в кровавых сражениях. Теперь Рагнар Кожаные Штаны умудрён годами и уже не так скор на подъём, как бывало когда-то, и тоже велел заложить для себя курган. Гуннхильд, правда, ещё двадцать зим назад предрекла конунгу гибель в далёкой стране. Как раз тогда её начали посещать пророческие видения, и это было одно из её первых предсказаний судьбы. Люди запомнили и слова Гуннхильд, и то, что Рагнара они нисколько не испугали. «Есть кому привезти назад мои кости! – усмехнулся в седую бороду вождь. – Было б хуже, дочь, если б ты напророчила мне смерть на соломе!»

А ещё есть у мудрой Гуннхильд младшие женщины в доме, а также служанки и много рабынь, и от них-то, как водится, люди и узнаю́т всё самое любопытное. Известно же – рабынь хлебом не корми, дай только почесать языками. Вот так и получилось, что добрую весть о скором возвращении Хрольва и его кораблей омрачил зловещий слушок.

– Сама-то я, конечно, не видела, – делала большие глаза молоденькая рабыня по прозвищу Белоручка. – Мне ли тереться подле хозяйки, когда она разговаривает с Богами!.. Но из капища наша Гуннхильд вернулась задумчива, и это кто хотите вам подтвердит. И я слышала от Друмбы, которая всегда сопровождает хозяйку, будто вода в драгоценной чаше на миг покраснела, как кровь!..

Кудрявую Белоручку считали некрасивой из-за смугловатой кожи и слишком тёмных волос. Эта внешность передалась ей от бабушки, которую отец Хрольва привёз когда-то из страны Валланд, из боевого похода. Мать Белоручки ещё могла объясняться на родном языке, а сама она – едва-едва. Зато все три были отличными вышивальщицами. И, конечно, болтушками. Все вальхи любят поговорить, а вальхинки – и подавно.

– Кровь… – задумчиво пробормотал высокий старик в нахлобученной войлочной шляпе. Ветер нёс и расчёсывал его длинную бороду. – Сколько раз окрашивала она морскую волну, когда Хрольв следовал за Рагнаром в битву!

– А теперь Кожаные Штаны принимает послов гарда-конунга и хочет договариваться о торговле и мире, – заметил на это воин из корабельной ватаги, подошедший послушать сплетни рабынь. Он говорил по-датски не особенно чисто. Светлые волосы были заплетены так, как носят у саксов, а поперёк живота висел огромный боевой нож, давший название его племени. Он сплюнул на песок, усеянный засохшими водорослями: – Кто бы мог ждать подобного, когда Хрёрек оставлял свой город и уходил жить на восток!

– Вещая Гуннхильд всегда молится об урожае и мире, – вставила пожилая служанка.

Длиннобородый плотнее запахнул полы тёмно-синего плаща, укрываясь от ветра:

– Всякий молится об урожае и мире для своего края, а за славой отправляется на соседа с красным щитом. О чём будут рассказывать у очагов, если Один перестанет бросать между героями руны раздора, руны вражды?

– Лучше объясни, женщина, как это ваша Гуннхильд постигает смысл рун! – потребовал сакс. – Я видел её, она же слепая!

– Вещая Гуннхильд зрит сердцем! – важно ответила служанка, а смешливая Белоручка весело фыркнула:

– Хозяйка проведёт пальцем по ткани и скажет тебе, какого она цвета, и ты её не обманешь. Раз уж вода предстала ей кровью, значит, так оно на самом деле и было.

Сакс промолчал, но очертания далёких туч, изорванных ветром, внезапно напомнили ему женщин, шествовавших на другой край небес. Они величаво летели по ветру – с распущенными волосами, в развевающихся одеждах. Прекрасным и зловещим показался воину этот неторопливый полёт… Он обернулся, желая указать на облака старику, но того нигде не было видно.

Гуннхильд, дочь Рагнара, благородная супруга Хрольва Пять Ножей, появилась на берегу в полдень. Она ехала на смирной лошадке рыжевато-песочной масти, с коротко подстриженной гривой и пушистым хвостом. Она очень прямо сидела в седле, удобно оперев ноги на дощечку и по обыкновению прикрыв веками слепые глаза. Связка ключей – гордость домовитой хозяйки – позвякивала у пояса, свисая с нагрудной бронзовой пряжки. Густые седеющие волосы Гуннхильд были собраны в узел и повязаны нарядным платком, как пристало замужней. Люди приветствовали и пророчицу, и верную Друмбу, что вела лошадку под уздцы. Друмба одевалась по-мужски и повадками своими отчасти напоминала мужчину; однако тому, кто пожелал бы смеяться над нею и, паче того, говорить хулительные стихи, следовало сперва посмотреть на потёртую рукоять меча, висевшего у неё при бедре. Воительница отбрасывала за спину длинные пряди, стеснённые лишь повязкой на лбу. Гибкую и крепкую девушку называли Друмбой – Обрубком – примерно за то же, за что искусной вышивальщице дали прозвище Белоручка. Она неотлучно состояла при Гуннхильд с того самого дня, когда супруга Хрольва гуляла одна на морском берегу, слушая голоса птиц, и едва не утонула в прилив. Друмба случилась неподалёку и, как говорили, вынесла её на руках. Это было шесть зим назад.

Лошадка Гуннхильд спустилась по улице, вымощенной горбылём, и остановилась на причале, там, где небольшие острые волны лизали позеленевшее подножие свай. Друмба без большого усилия сняла хозяйку с седла, заботливо поправила у неё на плечах сбившийся плащ. Гуннхильд подошла к самому краю настила, немного помедлила и протянула руки вперёд, раскрывая их, как для объятия.

И в это самое время из крепости, с высокой сторожевой башни, прокричал рог. Это воины заметили смоляной дым сигнальных костров, зажжённых на севере.

Всего кораблей было пять. Два принадлежали Хрольву Гудмундссону, и первым резал волну его любимец «Орёл». Обычно этот корабль узнавали издалека по широко развёрнутому крылу полосатого паруса – немногие решались так смело подставлять его ветру на коварном мелководье фиорда! – и по бесшабашному искусству, с которым Хрольв подводил к пристани послушное судно.

Сегодня, против обыкновения, красно-белое ветрило было подвязано почти наполовину. «Орёл» шёл медленно, словно радушный хозяин, указывающий безопасную дорогу гостям. И люди, смотревшие с берега, рассудили между собой, что в следующий раз эти гости вряд ли заплутают или сядут на мель среди бесчисленных островов. За «Орлом», на расстоянии оклика, следовали два больших боевых корабля. На подходах к незнакомому берегу осторожные кормщики сбрасывают паруса и сажают людей на вёсла; нынешние гости не спешили оголять свои мачты – должно быть, частью ради того, чтобы похвастать перед хозяевами мореходным искусством, частью затем, чтобы все видели знак, осенявший красные полотнища, надутые ветром.